Танец с дьяволом [Зарек и Астрид] - Шеррилин Кеньон

Ни один из тех, кто встретился ему на пути, не остался в живых.

Ни один.

Зарек убивал без разбору и даймонов, и простых аполлитов. И был наказан за это… изгнанием!

Всего лишь изгнанием!

Его захлестнула ярость. Все эти девятьсот лет, пока Танат, преследуемый воспоминаниями о той страшной ночи, не знал ни единого спокойного дня, Зарек как ни в чем не бывало прохлаждался на Аляске!

Но Танат заставил себя унять ярость. Сейчас не время предаваться гневу. Он должен действовать холодно и расчетливо — так же, как его враги.

— Сколько тебе лет, даймон? — спросил он у спати.

— Девяносто четыре.

Танат поднял бровь.

— Ты хорошо сохранился!

— Что есть, то есть. И я устал прятаться.

Это чувство было знакомо Танату — он сам ненавидел жизнь во тьме.

— Не бойся. Ни один Темный Охотник за тобой не погонится. Об этом я позабочусь.

Даймон улыбнулся.

— Мы думали, что Дневной Убийца — просто миф…

— Любой миф основан на истине. Разве не этому учила тебя мать?

Глаза спати потемнели.

— Моя мать ничему не успела меня научить. Мне было всего лишь три года, когда она достигла двадцатисемилетия.

Танат положил руку ему на плечо:

— Брат мой, мы вернем эту землю себе. Верь мне, придет наш день. Я соберу других наших воинов, и мы объединим наши армии. Никто не защитит смертных от нашей ярости!

— А как же Темные Охотники? — спросила женщина.

Танат усмехнулся.

— Они — пленники ночи. А я — нет. Я могу преследовать их везде и всегда. — Он расхохотался. — Их оружие не причиняет мне никакого вреда. Я — их Гибель. Теперь я вернулся к своему народу, и вместе мы будем править землей и всеми, кто ее населяет!

Зарека разбудил божественный запах. Должно быть, он явился из сна… но нет, во сне он никогда не вкушал таких ароматов.

Он лежал неподвижно, не открывая глаз, боясь, что, стоит ему пошевелиться, — и чудо исчезнет, оказавшись всего лишь порождением его воображения.

В желудке у него заурчало.

Послышалось гавканье волка.

— Тише, Саша! Разбудишь нашего гостя.

Зарек резко открыл глаза. «Гость». Никто и никогда его так не называл. Ни для кого он не был гостем.

Мысли его обратились к неделе, проведенной в Нью-Орлеане.

«Где я буду жить? С тобой, с Кирианом или с Ником?»

«Мы решили, что тебе лучше всего иметь собственное жилье».

Он думал, что больше ничто не способно его обидеть, но, как ни странно, это обыденное замечание Ашерона его задело.

Никто не хочет жить с ним в одном доме.

Он-то думал, что давным-давно к этому привык!

Но сейчас простые слова Астрид отозвались в том же уголке его души, что прежде болезненно ныл oт слов Ашерона.

Он встал, быстро оделся и направился к ней.

Зарек остановился в дверях кухни, глядя, как она — с удивительной при ее слепоте сноровкой — печет в микроволновке оладьи.

Волк поднял голову и зарычал.

Астрид наклонила голову, словно прислушиваясь.

— Зарек! Ты здесь, на кухне?

— В дверях.

Он сам не понимал, зачем начал уточнять, где он находится. И вообще — почему он все еще здесь?

Да, за окном по-прежнему бушевала вьюга, но за столетия жизни на Аляске ему пришлось пережить немало бурь и похуже. Приходилось выходить из дома и в лютый мороз, и в метель. Непогода непогодой, а есть-то хочется!

— Я испекла оладьи. Не знаю, какие ты больше любишь: здесь есть черничные с кленовым сиропом и земляничные.

Он подошел к стойке и потянулся за тарелкой.

— Садись, я тебе подам.

— Не надо, принцесса, — резко ответил Зарек. Слишком часто он сам прислуживал кому-то и терпеть не мог, когда прислуживали ему. — Я все сделаю сам.

Она шутливо подняла руки вверх.

— Отлично, мой Прекрасный Принц. Обожаю людей, которые со всем справляются самостоятельно!

— Почему ты называешь меня «прекрасным принцем»? Издеваешься?

Она пожала плечами.

— Око за око: я для тебя — принцесса, ты для меня — Прекрасный Принц.

С невольным уважением покачав головой, он потянулся за блюдом с мясной нарезкой.

— Как тебе удается печь оладьи, когда ты их не видишь?

— Это же микроволновка. Включаю таймер.

Подошел волк и принялся обнюхивать его ногу. То, что он учуял, кажется, его не порадовало, — зверь коротко и недовольно гавкнул.

— Помолчи, Тузик, — оборвал его Зарек. — Сам собственные яйца лижешь, а мне будешь лекции по гигиене читать?

— Зарек, что ты говоришь! — ахнула Астрид.

Зарек стиснул зубы. Отлично, больше он не скажет ни слова! Как известно, молчать он умеет.

Волк обиженно взвизгнул.

— Тише, Саша! — успокоила она его. — Не хочет мыться — его дело!

Аппетит у Зарека мгновенно пропал: он молча поставил тарелку и скрылся у себя в комнате — подальше от этих чистюль, которых он оскорбляет самим своим присутствием.

Астрид ощупью подошла к столу, рассчитывая найти там Зарека, — но нашла лишь тарелку с нетронутой едой.

«Что случилось?» — спросила она Сашу.

«Если бы у него были чувства, я бы сказал, что ты их оскорбила. Но, поскольку чувств у него нет, думаю, он просто отправился к себе за оружием, чтобы прикончить нас обоих».

«Саша! Немедленно объясни, что произошло!»

«Да ничего. Он просто поставил тарелку и ушел».

«И какое у него при этом было лицо?»

«Лицо? Гм… обычное лицо. Как всегда».

Не слишком подробная информация.

Астрид отправилась следом.

— Убирайся! — прорычал он, когда она, постучав, открыла дверь.

Астрид стояла в дверях, жалея о том, что не видит его.

— Зарек, что случилось? Чего ты хочешь?

— Я… — голос его прервался.

— Что?

Но Зарек не мог сказать правду. Не мог признаться, что впервые в жизни хочет тепла. Не физического — душевного.

— Я хочу уйти.

Она вздохнула.

— На улице буран, ты замерзнешь!

— Ну и что?

— Неужели твоя жизнь ничего для тебя не стоит и не значит?

— Нет.

— Тогда почему ты не покончишь с собой?

— С какой стати? — фыркнул он. — Единственное удовольствие в моей жизни — выводить из себя всех вокруг. А если я умру, все вздохнут с облегчением. Черта с два я им доставлю такое удовольствие!

К его удивлению, она рассмеялась.

— Хотела бы я сейчас видеть твое лицо! Интересно, шутишь ты или нет?

— Поверь мне, не шучу.

— Тогда мне тебя жаль. Я была бы рада, если бы ты был счастлив.

Зарек отвел взгляд. Счастье? Чужое, бесконечно далекое слово. Он даже не понимал, что оно означает. Как и некоторые другие слова.

Например, сострадание.